Нильс Хаген - Охота на викинга [роман]
— Поезд девятьсот семнадцать Владивосток — Москва отходит со второго пути, — прогундосил динамик.
От этой безобидной фразы плакать захотелось еще больше. Зашипело, что там обычно шипит у готового к отправлению поезда, состав дернулся.
Все…
— А, черт с тобой! Полезай, — сжалилась проводница.
Не веря своему счастью, Рита подхватила сумку и торопливо полезла в тронувшийся уже вагон. Проводница, некрасивая женщина лет сорока в форменном кителе, с уставшим от жизни лицом, перехватила сумку.
Взобравшись в тамбур, Рита оглянулась на Новосибирск.
На перроне толпились провожающие, но провожали не ее. Махали руками на прощание, но прощались не с ней. Рита отвернулась и с благодарностью посмотрела на проводницу.
— Спасибо, тетенька.
«Тетенька» набычилась, кивнула в сторону.
— Идем.
Идти пришлось всего ничего — до купе проводника. В детстве Рите всегда было интересно заглянуть внутрь, понять, как там все устроено, для чего все эти кнопочки и краники. Сейчас интересы переменились, да и внутри купе не обнаружилось ничего любопытного. Обыденно и тесно. Пахло сладким дешевым парфюмом.
Проводница небрежно кинула сумку. Повернулась к замявшейся в дверях девушке, бросила покровительственно:
— Сядь.
Рита послушно присела на нижнюю полку. Проводница склонилась над ней и заговорила быстро, словно читая инструкцию:
— Значит так: сиди тихо, не высовывайся. Дверь закрою, будут стучать, не отпирай. И голос не подавай. Тебя здесь нет. Жди. Вернусь, поговорим.
— Хорошо, те…
— И еще раз назовешь меня «тетенькой», высажу на ближайшей станции, — недовольно оборвала проводница на полуслове. — Нашла себе родственницу…
Проводница вышла, дверь захлопнулась, и Рита осталась одна в совершенной растерянности. Все случилось настолько быстро и неожиданно, что некогда было даже осмыслить происходящее до конца. Зато теперь времени для раздумий появилось более чем достаточно. И Рита стала раскручивать в памяти последние сутки.
Спешные сборы, электричка до Новосибирска, украденные билет и деньги…
Пропажу Рита обнаружила уже возле поезда, когда проводница попросила предъявить проездные документы. Билета на месте не оказалось. Рита обшарила все карманы, сумку — ничего.
В документальной передаче по телевизору рассказывали, что люди, просящие милостыню и рассказывающие об украденных билетах, деньгах и документах, на самом деле профессионалы. Никто у них не крал, ничего у них не пропадало. Все это сказка, придуманная для того, чтобы выбить слезу и денежку из особенно сердобольных. После той передачи возникло ощущение, что никто никакие билеты и документы не ворует, а деньги разве только выклянчивают, давя на жалость. Опасное, как оказалось, ощущение. Подкреплялось оно еще и тем, что в свое время Рита ездила в Новосибирск каждый будний день и за три года такой езды у нее ни разу ничего не украли.
Пропажа настолько выбила из колеи, что Рита оторопела и честно ляпнула проводнице, что билет у нее украли. Недовольное жизнью «лицо РЖД», вероятно, тоже смотрело ту передачу. Во всяком случае, в ответ на Ритины откровения проводница лишь фыркнула и сообщила: «У вас у всех украли. Придумали бы чего пооригинальнее, что ли».
Рита попыталась оправдаться, объяснить что-то, но проводница перестала обращать на нее внимание. Рита говорила правду, а ее, не выслушав, записали в лгуньи. Время шло. Накатило ощущение полной беспомощности, и она разревелась. Не специально, просто внутри что-то надорвалось, сломалась какая-то преграда, выпуская наружу давно копившееся отчаяние. И эти искренние слезы неожиданно сработали.
— В другой раз за карманами следи, — проводница грохнула на стол стаканы с кипятком в чеканных подстаканниках.
Ее звали Клавдией. В жизни она давно разочаровалась. К работе своей привыкла и привычно ее не любила. Но менять ничего не собиралась, оправдываясь отсутствием стимула. Так и плыла по жизни вместе с вагонами поездов, покачиваясь и постукивая на стыках.
Клава бросила в кипяток пакетики с чаем, положила рядом с подстаканниками сахар. Выудила откуда-то подсохший лимон и сточенный от частого употребления нож с черной пластмассовой ручкой, протянула Рите:
— На-ка вот, порежь.
Девушка послушно взяла нож и с усердием школьницы принялась шинковать цитрус. Брызнул сок. Запахло лимоном. Причем запах был куда ярче, чем от пакетированной чайной требухи.
— Я следила, — тихо сказала Рита. — А потом с электрички сошла, давка началась. Наверное, там и…
— Не «наверное», а точно, — безапелляционно перебила Клавдия. — В давке и карманы потрошат, и сумки режут.
Проводница бросила толстыми пальцами по дольке лимона в оба стакана, не спрашивая.
— Чай пей.
Клава не отличалась изящными манерами, была грубовата и разбиралась если не во всем, то очень во многом. Про то, как режут сумки, она знала не понаслышке: один из ее бывших был ментом, а другой сидел за кражу. Неудачный опыт с многочисленными «бывшими» в свою очередь дарил Клавдии ощущение знания мужиков. В нагрузку к этому иллюзорному пониманию шла святая непробиваемая убежденность в том, что представители сильного пола — козлы. Причем через букву «А» и поголовно.
В отношениях с Ритой она сразу же заняла позицию наставника или старшей сестры. Та не сопротивлялась. Во-первых, она находилась на чужой территории. Во-вторых, была обязана.
— Точно, — согласилась Рита. — Я ведь тогда даже не подумала, когда он меня окликнул. Парень милый такой, улыбчивый. «Девушка, — говорит, — у вас упало». И паспорт мне мой протягивает. Я-то думала — это я обронила, а выходит, вор бросил.
— Чукча ты, — фыркнула Клава. — Этот твой милый-улыбчивый тебе карманы и почистил.
— Не может быть, — воспротивилась Рита. Тот парень симпатичный, вежливый и не походил на вора. — Зачем ему тогда паспорт отдавать было? И почему билет не вернул?
— Ага. Почему деньги не отдал? Почему прощения не попросил, не покаялся, не сдался властям и не попросился лес валить? Глупындра! И куда тебя такую несет из Новосибирска в столицу?
— Я не из Новосибирска, — Рита прихлебнула невкусный чай. — Я из Тогучина.
— Еще лучше! И чего ты в Москве забыла, тогучанка? Чего тебе там ловить?
Клава снова говорила свысока, как будто все об этом знала. Вот только про Ритину тогучинскую жизнь она не знала ничего.
— А здесь мне что ловить? — вспылила Рита.
— Не ори, девочка, — спокойно поставила девушку на место проводница. — Тебя здесь нет. Забыла?
И Рита прикусила язык.
Рита не могла похвастаться причастностью к «рожденным в СССР». Она появилась на свет в июле того самого года, когда Страна Советов почила в бозе. Формально Союз еще существовал, но союзные республики давно и упорно лихорадило, а поскольку среди руководства страны не нашлось ни одного решительного и властного человека, развал был неизбежен, так утверждали родственники, причем почти все. Сама Рита мнения на сей счет не имела, но особенно от этого не страдала.
Магазины светились пустыми прилавками, родители поголовно озадачивались не воспитанием детей, а банальным выживанием. О светлом будущем уже никто, не думал. Какое тут светлое будущее, если каждый день приходится бороться с незнакомым и непредсказуемым настоящим?
Риту воспитывала бабушка. И улица. По очереди. В результате воспитание вышло своеобразным. Ни два, ни полтора. Слишком воспитанная для дворовой оторвы, слишком отвязная для домашней плюшевой девочки.
Она была честна, умела дружить, в каких-то моментах казалась наивной. По советским меркам это считалось положительными качествами, по современным — скорее, непрактичными. Эту непрактичность Рита прекрасно восполняла иными чертами характера, более подходящими для современной жизни, в которой мечту о светлом будущем для всего человечества успешно заменила мечта о больших деньгах в своем кармане.
А вот привить ей любовь к малой родине бабушке не удалось. Родной город Рите не нравился с детства. Ее манили совсем иные горизонты. Родись она лет на пятнадцать раньше, возможно, так навсегда и осталась бы в Тогучине, с букварем впитав, с чего начинается родина. Но, на беду или к счастью, в школу Рита пошла тогда, когда про любовь к родине уже не пели и мечты сбежать туда, где лучше, не выглядели чем-то зазорным.
До определенного времени грезы эти она оставляла при себе.
Закончилась школа. Вика — младшая сестренка — все еще училась. Мама с отцом по-прежнему были заняты зарабатыванием на жизнь. Да и других забот у них хватало. Папа повадился ходить налево, загулял и был застукан на месте преступления. Скандал вышел грандиозным, семью залихорадило. И помимо материального обеспечения потомства перед предками замаячил вопрос построения личной жизни.
